Письма немецких солдат из сталинграда. Воспоминания немцев о Сталинграде: «‘это ад на земле»

По воспоминаниям русских и немецких солдат участников Сталинградской битвы написано множество книг и статей. Лучшие, малоизвестные факты я хочу предложить вашему вниманию.

Смертельное танго

Известно, что советская сторона во время боев применяла различные методы психологического давления на врага.

По передовой были расставлены громкоговорители из которых играли популярные немецкие песни того времени, в определенный момент песни прерывались сообщениями о победах Красной армии на участках Сталинградского фронта, дико раздражая немецких слушателей.

Самым же эффективным средством стал...

Монотонный стук метронома, который прерывался через 7 ударов комментарием на немецком языке: «Каждые 7 секунд на фронте погибает один немецкий солдат».

По завершению же серии из 10-20 «отчетов таймера» из громкоговорителей неслось танго.

Александр Невский

Военные действия сопровождали всевозможные знаки и знамения. Например, воевал отряд автоматчиков под командованием старшего лейтенанта Александра Невского. Пропагандисты запустили слух, что советский офицер прямой потомок князя, разбившего немцев на Чудском озере. Александр Невский даже был представлен к ордену Красного Знамени. А на немецкой стороне в сражении принимал правнук Бисмарка, который, как известно, предупреждал, никогда не воевать с Россией. Потомок германского канцлера, кстати, попал в плен.

Марс против урана

Ряд эзотериков утверждает, что на ряд стратегических решений советского командования в Сталинградской битве повлияли практикующие астрологи. Например, контрнаступление советских войск, операция «Уран», началось 19 ноября 1942 в 7.30 В этот момент так называемый асцендент (точка эклиптики, восходящая над горизонтом) располагался в планете Марс (римский бог войны), заходящей же точкой эклиптики была планета Уран. По мнению астрологов, именно эта планета управляла немецкой армией. Интересно, что параллельно советским командованием разрабатывалась еще одна крупная наступательная операция на Юго-Западном фронте —«Сатурн». В последний момент от нее отказались и провели операцию «Малый Сатурн». Интересно, в античной мифологии именно Сатурн (в греческой мифологии Кронос) оскопил Урана.

Докопаться до ада

Под Сталинградом располагалась большая система подземных коммуникаций. Подземные ходы активно использовали как советские войска, так и немцы. В тоннелях часто происходили бои местного значения. Интересно, что немецкие войска с начала своего проникновения в город стали строить систему собственных подземных сооружений. Работы продолжались практически до окончания Сталинградской битвы, и только в конце января 1943 года, когда немецкое командование поняло, что сражение проиграно, подземные галереи были взорваны. Для нас так и осталось загадкой, что строили немцы. Один из немецких солдат потом иронически записал в дневнике, что у него сложилось впечатление, что командование хотело добраться до ада и призвать на помощь демонов.

Армагеддон

В Сталинграде и Красная армия, и вермахт по неизвестным причинам поменяли методы ведения боевых действий. Красная армия с самого начала войны использовала тактику гибкой обороны с отходами в критических ситуациях. Командование вермахта, в свою очередь, избегала крупных, кровопролитных сражений, предпочитая обходить крупные укрепленные районы. В Сталинградской битве обе стороны забывают о своих принципах и пускаются в кровавую рубку. Начало было положено 23 августа 1942 года, когда немецкая авиация произвела массированную бомбардировку города. Погибло 40 000 человек. Это превосходит официальные цифры воздушного налета союзников на Дрезден в феврале 1945-го (25 000 жертв).

Норковые шубы

Многие немецкие солдаты вспоминали, что в Сталинграде у них часто складывалось впечатление, что они попали в какой-то параллельный мир, зону абсурда, где германские педантизм и точность сразу улетучивались. По воспоминаниям, немецкое командование часто отдавало бессмысленные и абсолютно глупые приказы: например, в уличных боях немецкие генералы могли положить несколько тысяч собственных бойцов за второстепенной важности участок.

Самых абсурдным моментом стал эпизод, когда немецкие «снабженцы» сбросили с воздуха запертым в «кровавом котле» бойцам вместо еды и обмундирования женские норковые шубы.

Возрождение Сталинграда

После окончания Сталинградской битвы, советское правительство обсуждало вопрос о нецелесообразности восстановления города, которое по подсчетам, обошлось бы дороже строительства нового города. Но Сталин настоял на восстановлении Сталинграда в буквальном смысле слова из пепла.

За все время на Мамаев курган сбросили столько снарядов, что после боев на нем два года, совсем не росла трава.

Каждый год 9 мая, когда в России отмечают День Победы, ветераны 62-й армии собираются на северо-востоке Москвы в здании средней школы. Она названа в честь Василия Чуйкова, командующего их армией, которая разгромила немцев под Сталинградом. Вначале ветераны слушают стихи в исполнении школьников. Потом обходят маленький музей войны, расположенный в здании школы. Затем садятся за праздничный стол в торжественно украшенном помещении. Ветераны чокаются водкой или соком, со слезами поминая товарищей. После многих тостов звучный баритон генерал-полковника Анатолия Мережко задает тон при исполнении военных песен. Позади длинного стола висит огромный плакат с изображением горящего Рейхстага. От Сталинграда 62-я армия, переименованная в 8-ю гвардейскую, двигалась на запад через Украину, Белоруссию и Польшу и дошла до Берлина. Один из присутствующих ветеранов с гордостью вспоминает, что написал свое имя на развалинах германского парламента в 1945 году.

Каждый год в одну из суббот ноября группа немецких ветеранов Сталинграда встречается в Лимбурге - городе, расположенном в сорока милях от Франкфурта. Они собираются в строгом помещении общественного центра, чтобы вспомнить ушедших товарищей и пересчитать свои редеющие ряды. Их воспоминания под кофе, пирожные и пиво длятся до самого вечера. На следующее утро в Национальный день траура (Totensonntag) ветераны посещают местное кладбище. Они собираются вокруг памятного камня в форме алтаря с надписью «Сталинград 1943». Перед ним лежит венок, в который вплетены знамена 22-х немецких дивизий, уничтоженных Красной Армией в период с ноября 1942 по февраль 1943 года. Представители городских властей произносят речи с осуждением войн прошлого и настоящего. Резервная часть немецкой армии стоит в почетном карауле в то время, когда одинокий трубач исполняет скорбную мелодию традиционной немецкой военной песни «Ich Einen Hatt "Kameraden» («У меня был товарищ»).

Фото 1. Вера Дмитриевна Булушова, Москва, 12 ноября 2009.
Фото 2. Герхард Мюнх, Ломар (в окрестностях Бонна), 16 ноября 2009

Длившаяся более шести месяцев Сталинградская битва стала поворотным событием всей Второй мировой войны. И нацистский и сталинский режимы бросили все силы, чтобы захватить/отстоять город, носивший имя Сталина. Какой смысл вкладывали в это противоборство солдаты обеих сторон? Что побуждало их сражаться до последнего, даже вопреки шансам на успех? Как в этот критический момент мировой истории они воспринимали себя и своих противников?

Чтобы избежать искажений, свойственных солдатским воспоминаниям, в которых война рассматривается задним числом, я решил обратиться к документам военного времени: боевым приказам, пропагандистским листовкам, личным дневникам, письмам, рисункам, фотографиям, кинохронике. В них запечатлены интенсивные эмоции - любовь, ненависть, ярость, порожденные войной. Государственные архивы небогаты военными документами личного происхождения. Поиск документов такого рода привел меня на собрания немецких и русских «сталинградцев», а оттуда к порогам их домов.

Ветераны охотно делились своими военными письмами и фотографиями. Наши встречи позволили обнаружить важные обстоятельства, которые я поначалу упустил из виду: непреходящее присутствие войны в их жизни и поразительные отличия немецких и русских военных воспоминаний. Уже семь десятилетий как война стала прошлым, но ее следы намертво въелись в тела, мысли и чувства оставшихся в живых. Я обнаружил ту сферу военного опыта, которую никакой архив выявить не в состоянии. Дома ветеранов пропитаны этим опытом. Он улавливается в фотографиях и военных «реликвиях», которые либо висят на стенах, либо заботливо хранятся в укромных местах; он заметен в прямых спинах и учтивых манерах бывших офицеров; он просвечивает сквозь шрамы на лицах и увечные конечности раненых солдат; он живет в обыденной мимике ветеранов, выражающей печаль и радость, гордость и стыд.

Чтобы всесторонне зафиксировать присутствие военного опыта в настоящем диктофон должна дополнять фотокамера. Опытный фотограф и мой друг Эмма Додж Хэнсон любезно сопровождала меня во время этих визитов. В течение двух недель мы с Эммой побывали в Москве, а также в ряде городов, поселков и сел Германии, где посетили около двадцати домов ветеранов. Эмма обладает удивительной способностью делать снимки так, чтобы люди чувствовали себя непринужденно и почти не обращали внимания на присутствие фотографа. Использование, когда это было возможно, естественного освещения позволяло зафиксировать отблески, отражающиеся в глазах фотографируемых. Богато нюансированные черно-белые фото дают возможность увидеть, как углубляются борозды морщин, когда ветераны смеются, плачут или горюют. Соединение часов диктофонных записей и потока фотографий позволило заметить, что воспоминания представляют для ветеранов такую же реальность повседневной жизни, как и окружающая их мебель.

Мы посещали как скромные, так и роскошные дома, говорили и с офицерами высокого ранга, украшенными многочисленными наградами, и с рядовыми солдатами, наблюдали наших хозяев то в праздничном настроении, то в состоянии молчаливого горя. Когда мы фотографировали наших собеседников, часть из них облачились в парадные мундиры, которые стали слишком велики для их усохших тел. Некоторые ветераны показывали нам различные безделушки, которые поддерживали их в годы войны и плена. Мы наблюдали работу двух контрастных культур памяти. Неотвязные призраки потерь и поражения свойственны Германии. В России преобладает чувство национальной гордости и жертвенности. Военная форма и медали гораздо более распространены среди советских ветеранов. Русские женщины в большей мере, нежели немки, заявляют о своем активном участии в войне. В немецких рассказах Сталинград часто отмечен, как травматический разрыв личной биографии. Российские ветераны, напротив, даже вспоминая о личных трагических потерях в годы войны, как правило, подчеркивают, что это было время их успешной самореализации.

В скором времени ветераны Сталинграда лишатся возможности обсуждать войну и ее влияние на их жизни. Необходимо успеть записать и сравнить их голоса и лица. Разумеется, их нынешние размышления о событиях семидесятилетней давности не следует отождествлять с пережитой ими реальностью 1942 и 1943 годов. Опыт каждого человека представляет лингвистическую конструкцию, поддерживаемую обществом и меняющуюся со временем. Таким образом, воспоминания ветеранов отражают меняющееся отношение общества к войне. Несмотря на это, их повествования предоставляют важную информацию как о самой Сталинградской битве, так и о колеблющемся характере культурной памяти.

800 тысяч женщин служили в Красной Армии во время Второй мировой войны. Мы встретили двух из них. Вера Булушова родилась в 1921 году, была старшей в семье из пяти детей. Она добровольно ушла на фронт, узнав о немецком вторжении в июне 1941 года. Вначале ей отказывали, но весной 1942 года Красная Армия начала принимать женщин в свои ряды. Во время Сталинградской кампании Булушова была младшим офицером в штабе контрразведки. К концу войны ей было присвоено звание капитана. Булушова и другая женщина-ветеран Мария Фаустова, показывали нам шрамы от осколочных ранений, которыми испещрены их лица и ноги, они также рассказывали об ампутациях, которые часто обезображивали их сослуживиц. Мария Фаустова, вспоминала о разговоре в пригородном поезде вскоре после войны: «А у меня тоже много ранений. В ноге осколки мины - 17 швов. Я когда была молодая, капроновые чулки носили. Я сижу, мы ждали электричку, а женщина, сидящая напротив меня, спрашивает: “Деточка, где же ты так на колючую проволоку налетела?”».

Отвечая на вопрос о значении Сталинграда в ее жизни, Булушова ответила кратко: «Шла и выполняла долг свой. А после Берлина я уже вышла замуж». Другим русским ветеранам также свойственно вспоминать о личном самопожертвовании ради государственных интересов. Ярким проявлением этого стала фотография Булушовой, стоящей под вышитым портретом маршала Георгия Жукова, который руководил обороной Сталинграда. (Булушова была единственной, кто отказался встретиться у нее дома. Она предпочла встречу в Московской ассоциации ветеранов войны, где была сделана эта фотография.) Ни один из российских ветеранов, с которыми я разговаривал, не состоял в браке и не имел детей во время войны. Объяснение было простое: в советской армии отпуска не предусматривались, и поэтому мужья были оторваны от своих жен и детей в годы войны.

Фото 4 и 5. Вера Дмитриевна Булушова, Москва, 12 ноября 2009.

Мария Фаустова, которая во время войны была радисткой, утверждала, что она никогда не впадала в отчаяние и считала своей обязанностью подбадривать однополчан. Другие советские ветераны, также рассказывали о своем военном опыте на языке морали, подчеркивая, что сила воли и характера была их опорой в борьбе с врагом. Таким образом, они воспроизводили мантру советской пропаганды военного времени, утверждавшей, что усиление вражеской угрозы только укрепляет моральные устои красноармейцев.

Анатолий Мережко попал на Сталинградский фронт со скамьи военной академии. В солнечный августовский день 1942 года он стал свидетелем того как большинство его коллег-курсантов были стерты в порошок немецкой танковой бригадой. Мережко начинал младшим офицером в штабе 62-й армии под командованием Василия Чуйкова. Венцом его послевоенной карьеры стало звание генерал-полковника и должность заместителя начальника штаба войск Варшавского договора. В этом качестве он играл ключевую роль в принятии решения о строительстве Берлинской стены в 1961 году.

Анатолий Григорьевич Мережко, Москва, 11 ноября 2009

Сталинград занимает особое место в его памяти: «Сталинград для меня - это рождение (меня как) командира. Это упорство, расчетливость, дальновидность, - т.е. все качества, которыми должен обладать настоящий командир. Любовь к своему солдату, подчиненному, и, кроме того, это память о тех погибших друзьях, которых мы даже не могли иногда похоронить. Бросали трупы, отступая, не могли даже затащить их в воронки или в окопы, присыпать землей, а если и присыпали землей, то лучшим памятником был воткнутая в земляной могильный холмик лопата и надетая каска. Никакого другого памятника мы поставить не могли. Поэтому Сталинград для меня - это святая земля». Вторя Мережко, Григорий Зверев утверждал, что именно в Сталинграде он сформировался в качестве солдата и офицера. Он начал кампанию младшим лейтенантом и закончил ее самым молодым капитаном в своем подразделении. Когда мы встретились со Зверевым, он выложил несколько комплектов военной формы на кровати, сомневаясь в каком из них будет лучше выглядеть на наших фотографиях.

Фото 8 и 9. Григорий Афанасьевич Зверев, Москва, 12 ноября 2009.

Сравните несломленный моральный дух и гордость русских с кошмарами, которые преследуют немцев, выживших под Сталинградом. Герхард Мюнх был командиром батальона 71-й стрелковой дивизии, которая возглавила наступление на Сталинград в сентябре 1942 г. На протяжении более трех месяцев, он и его люди вели рукопашные бои внутри гигантского административного здания недалеко от Волги. Немцы удерживали вход в здание с одной стороны, советские солдаты - с другой. В середине января несколько изголодавшихся и деморализованных подчиненных Мюнха решили сложить оружие. Мюнх не стал придавать их военно-полевому суду. Он привел их на свой командный пункт и показал, что питается теми же крошечными пайками и спит на том же жестком и холодном полу. Солдаты поклялись сражаться до тех пор, пока он будет командовать ими.

21 января Мюнху было приказано явиться с докладом на командный пункт армии, который располагался в непосредственной близости от осажденного города. За ним был прислан мотоцикл. Тот зимний пейзаж навсегда запечатлелся в его памяти. Он описывал его мне, делая паузы между словами: «Тысячи непохороненных солдат... Тысячи… Среди этих мертвых тел пролегала узкая дорога. Из-за сильного ветра они не были покрыты снегом. Здесь торчала голова, там - рука. Это был, понимаете… Это был… такой опыт… Когда мы достигли командного пункта армии, я собирался зачитать мой доклад, но они сказали: “В этом нет необходимости. Вы будете эвакуированы сегодня вечером”». Мюнх был отобран для программы подготовки офицеров Генерального штаба. Он улетел на одном из последних самолетов, вырвавшихся из Сталинградского котла. Его люди остались в окружении.

Фото 10. Герхард Мюнх, Ломар (в окрестностях Бонна), 16 ноября 2009

Через несколько дней после эвакуации из Сталинграда Мюнх получил краткий отпуск домой для встречи со своей молодой женой. Фрау Мюнх вспоминала, что ее супруг не мог скрыть мрачного настроения. Во время войны многие немецкие солдаты регулярно видели своих жен и семьи. Армия предоставляла истощенным солдатам отпуска для восстановления боевого духа. Кроме того солдаты во время отпуска на родину должны были производить потомство, чтобы обеспечить будущее арийской расы. Мюнхи поженились в декабре 1941 года. В то время как Герхард Мюнх воевал в Сталинграде, его жена ждала первенца. Многие немецкие солдаты женились во время войны. В немецких фотоальбомах того времени сохранились роскошные печатные объявления о свадебных церемониях, фотографии улыбающихся пар, жених в неизменной военной форме, невеста в наряде медсестры. Некоторые из этих альбомов содержали фотографии пленных женщин-солдат Красной Армии с подписью «Flintenweiber» (Баба с пистолетом). С точки зрения нацистов это было свидетельством разврата, царившего в советском обществе. Они считали, что женщина должна рожать солдат, а не сражаться.

Фото 11. Герхард и Анна-Елизабет Мюнх, Ломар (в окрестностях Бонна), 16 ноября 2009

Танкист Герхард Коллак заключил брак со своей женой Луцией осенью 1940 так сказать в «удаленном доступе». Он был вызван на командный пункт своей воинской части, находившейся в Польше, между которым и бюро регистрации браков в Восточной Пруссии, где находилась его невеста, была установлена телефонная связь. Во время войны немцы, в отличие от советских граждан, гораздо активнее создавали семьи. Поэтому им было что терять. Коллак был в домашнем отпуске несколько месяцев в 1941 году, а затем короткое время - осенью 1942 года, чтобы увидеть дочь Дорис. После этого он снова отправился на Восточный фронт и пропал без вести под Сталинградом. Надежда, что ее муж жив и однажды вернется из советского плена, поддерживала Луцию в конце войны во время ее бегства под бомбами из Восточной Пруссии через Дрезден в Австрию. В 1948 году она получила официальное уведомление, что Герхард Коллак умер в советском плену: «Я была в отчаянии, хотела все разнести вдребезги. Вначале я потеряла родину, потом мужа, погибшего в России».

Луция Коллак, Мюнстер, 18 ноября 2009 г.

Воспоминания о муже, которого она знала в течение двух коротких лет, прежде чем он исчез почти целую жизнь назад, и по сей день часто посещают Луцию Коллак. Для нее Сталинград - город, битва, место захоронения - это «колосс», который всей массой сдавливает ее сердце. Генерал Мюнх тоже отмечает эту тяжесть: «Мысль о том, что я выжил в этом месте... видимо, судьба вела меня, что позволило выбраться из котла. Почему именно меня? Это вопрос, который преследует меня все время». Для этих двоих и многих других наследие Сталинграда травматично. Когда мы впервые связались с Мюнхом, он согласился сфотографироваться, но дал понять, что не хотел бы говорить о Сталинграде. Но потом воспоминания полились рекой и он говорил несколько часов подряд.

Когда мы прощались, Мюнх упомянул о своем предстоящем 95-м дне рождения и сказал, что ожидает почетного гостя - Франца Шике, который был его адъютантом во время Сталинградской кампании. Мюнх знал, что Шике попал в советский плен в феврале 1943 года, но его дальнейшая судьба оставалась Мюнху неизвестной до тех пор, пока несколько лет назад Шике не позвонил ему. Проведя семь лет в лагере для военнопленных, он оказался в коммунистической Восточной Германии. Поэтому получил возможность разыскать своего бывшего командира батальона только после крушения ГДР. Смеясь, Мюнх наставлял нас не дискутировать с Шике по поводу его довольно странных политических взглядов.

Когда несколько дней спустя мы посетили скромную квартиру Шике в Восточном Берлине, то были поражены, насколько его восприятие войны контрастирует с воспоминаниями других немцев. Отказываясь говорить на языке личной травмы, он настаивал на необходимости размышлять об историческом значении войны: «Мои личные воспоминания о Сталинграде не имеют никакого значения. Я озабочен тем, что мы не в состоянии прийти к пониманию сути прошлого. Тот факт, что лично мне удалось выбраться оттуда живым - это только одна сторона истории». По его мнению, это была история «международного финансового капитала», который выигрывает от всех войн прошлого и настоящего. Шике был одним из многих немецких «сталинградцев», которые оказались восприимчивыми к советскому послевоенному «перевоспитанию». Вскоре после освобождения из советского лагеря он вступил в СЕПГ, восточногерманскую коммунистическую партию. Большинство западных немцев, выживших в советском плену, описывали его как ад, но Шике настаивал на том, что Советы были гуманными: они вылечили тяжелое ранение головы, которое он получил во время осады Сталинграда и они предоставляли пленным пищу.

Франц Шике, Берлин, 19 ноября 2009.

Между западногерманскими и восточногерманскими воспоминаниями о Сталинграде и по сей день пролегает идеологический разрыв. Однако совместный опыт переживания военных тягот помогает установить тесные личные связи. Когда Мюнх и Шике встретились после десятилетий долгой разлуки, отставной генерал бундесвера попросил своего бывшего адъютанта, чтобы он обращался к нему на «ты».

Немцы и русские, выжившие в Сталинграде, вспоминают его, как место невообразимого ужаса и страданий. В то время как многие русские придают своему боевому опыту глубокую личную и общественную значимость, немецкие ветераны борются с травматическими последствиями разрыва и потерь. Мне кажется крайне важным, чтобы русские и немецкие воспоминания о Сталинграде вступили в диалог. Сталинградская битва, которая является поворотным моментом войны и возвышается в ландшафтах национальной памяти России и Германии, заслуживает этого.

С этой целью, я создал небольшую выставку, представляющую портреты и голоса русских и немецких ветеранов. Выставка открылась в Волгоградском музее-панораме, который посвящен исключительно памяти Сталинградской битвы. Массивная бетонная конструкция, построенная на исходе советского времени, расположена на возвышенном берегу Волги, на том месте, где осенью и зимой 1942/43 происходили ожесточенные бои. Именно здесь Герхард Мюнх и его адъютант Франц Шике сражались на протяжении нескольких месяцев, стремясь установить контроль над рекой. В нескольких сотнях метров к югу находился вкопанный в крутой речной берег командный пункт советской 62-й армии под командованием Чуйкова, где Анатолий Мережко и другие офицеры штаба координировали советскую оборону и контрнаступление.

По мнению многих пропитанная кровью почва, на которой стоит музей, является священной. Поэтому его директор изначально возражал против идеи повесить рядом портреты русских и немецких солдат. Он утверждал, что советские «герои войны» будут осквернены присутствием «фашистов». Кроме него, некоторые местные ветераны также выступали против предполагаемой выставки, утверждая, что «непостановочные» портреты участников войны в домашней обстановке, часто без парадной формы, отдают «порнографией».

Эти возражения были сняты в значительной мере с помощью генерал-полковника Мережко. Один из самых старших по званию среди живущих советских офицеров он специально прилетел из Москвы, чтобы посетить выставку. На ее открытии Мережко, одетый в гражданский костюм, произнес трогательную речь, в которой призывал к примирению и прочному миру между двумя странами, ранее не раз воевавшими друг с другом. К Мережко присоединилась Мария Фаустова, которая предприняла девятнадцатичасовое путешествие на поезде, чтобы продекламировать на память стихотворение, посвященное дню Победы. В стихотворении говорилось о тяготах и потерях, выпавших на долю советских граждан за четыре долгих года войны. Когда Мария дошла до строфы, посвященной Сталинградской битве, она расплакалась. (Несколько немецких ветеранов тоже хотели присутствовать на выставке, но слабое здоровье заставило их отменить поездку.)

С точки зрения человеческих потерь Сталинград сравним с битвой под Верденом во время Первой мировой войны. Параллель между двумя сражениями не ускользнула от современников. Уже в 1942 году они со смесью страха и ужаса именовали Сталинград «вторым» или «красным Верденом». На территории находящегося под управлением французского правительства Верденского мемориала расположен Дуамонский оссуарий, где захоронены останки 130 тысяч неопознанных солдат, сражавшихся между собой армий. Внутри него создана постоянная экспозиция, представляющая огромные портреты ветеранов обеих сторон - немцев, французов, бельгийцев, британцев, американцев, которые держат в руках свои фотографии времен войны. Может быть, в один прекрасный день в Волгограде будет создан аналогичный памятник, который воздавая почести подвигу советских воинов, ради памяти о человеческой цене Сталинградской битвы соединит их в диалоге с лицами и голосами бывших противников.

Одни из самых атмосферных и пронзительных немецких мемуаров о разгроме 6-й армии, что пока попадались. Из неопубликованной рукописи Фридриха Вильгельма Клемма. В начале 2000-х автор разрешил напечатать нижеприведённый отрывок. На русском публикуется впервые. Родился 4 февраля 1914 года. До марта 1942 года был командиром III батальона 267-го пехотного полка 94-й пехотной дивизии. Был рекомендован к зачислению на курсы генерального штаба, стал адъютантом офицера Ia [оперативное управление] 94-й пехотной дивизии.

После роспуска дивизии был в чине капитана при артиллерийской группе под Сталинградом. Во время одной из атак 17 января 1943 года был тяжело ранен, закопался в землянке и провёл неделю в таком состоянии и без еды при температуре -25. Ледяной степной ветер задувал над окрестностями Сталинграда. Он бросал сухой снег в пустые лица уже не похожих на человеческие фигур. Было утро 23 января 1943 года. Великая немецкая армия билась в агонии. Для масс слонявшихся, осунувшихся и ослабевших солдат больше не было спасения. Несколькими часами ранее я был одним из этой безнадёжной толпы, приговорённый к поражению. Затем армейский квартирмейстер [подполковник Вернер фон Куновски] нашёл меня в заброшенном блиндаже, я был в бреду из-за ранения, растряс меня и донёс до штаба 6-й армии.

Там я получил разрешение на вылет и приказ добраться до последнего вспомогательного аэродрома в юго-западном углу Сталинграда. 4 часа я пробирался к своей цели на двух руках и одной здоровой ноге через снег по колено. Рана в верхней части правого бедра с каждым движением причиняла мне сильную боль. Вперёд, вперёд, говорили мне мои последние резервы воли, но моё измождённое тело больше не могло двигаться. Месяцы, проведённые на кусочке хлеба в день: в несколько последних дней снабжение вообще прекратилось. Добавить сюда и моральный гнёт от этого первого ужасного поражения наших войск.

Я лежал, полностью погребённый под маленьким сугробом, и вытирал снег с лица рукавом своей рваной шинели. Был ли смысл в этих усилиях? Русские разделались бы с раненым с помощью приклада. Для их заводов и шахт им нужны были только здоровые пленные. Этим утром начальник штаба армии [генерал Артур Шмидт] отговорил меня от мрачных планов. «Просто попробуй добраться до аэродрома», - сказал он, пока подписывал моё разрешение на вылет, - «Серьёзно раненых всё ещё вывозят. У тебя всегда много времени, чтобы успеть умереть!». И вот, я полз. Возможно, всё ещё был шанс на спасение из этого гигантского отрезка земли, превращённого человеком и природой в ведьминский котёл.

Но сколь бесконечен был этот путь для человека, который волочился по нему словно змея? Что это за чёрная толчея там на горизонте? Неужели это аэродром или лишь мираж, созданный перевозбуждённым, лихорадочным сознанием? Я взял себя в руки, протянул ещё три или четыре метра и затем остановился, чтобы передохнуть. Только не ложиться! Или со мной случится то же, что с теми, мимо кого я только что прополз. Они тоже хотели всего лишь немного передохнуть во время своего безнадёжного марша в Сталинград. Но изнурённость была выше их сил, а жестокий холод сделал так, что они никогда не проснулись. Можно было им почти позавидовать. Они больше не испытывали ни боли, ни беспокойств.Спустя примерно час я достиг аэродрома. Раненые сидели и стояли близко друг к другу. Задыхаясь, я пробрался к центру поля. Я забросил себя на кучу снега. Метель утихла.

Я посмотрел вдоль дороги за взлёткой: она вела назад в Сталинград. Отдельные фигурки с огромным усилием тянули себя к окраинам. Там, в зияющих руинах этого так называемого города они надеялись найти укрытие от мороза и ветра. Казалось, массы солдат пошли по этой дороге, но сотням это не удалось. Их окоченелые трупы были как столбы на этой навевающей ужас дороге отступления. Русский мог бы занять эту территорию уже очень давно. Но он был строг и в день проходил лишь обозначенное расстояние. Зачем ему было торопиться? Никто больше не мог его победить. Словно гигантский пастух, он погонял этих побеждённых людей со всех сторон в направлении города. Немногие, кто ещё, быть может, летали вокруг в самолётах люфтваффе, не в счёт. Казалось, русский подарил их нам. Он знал, что все здесь серьёзно ранены. Около меня на плащ-палатке лежали двое. У одного была рана в животе, у второго не было обеих рук. Вчера вылетела одна машина, но с тех пор разыгралась снежная буря, и было невозможно приземлиться, рассказал мне человек без рук с отсутствующим взглядом. Приглушённые стоны слышались вокруг. Вновь и вновь санитар пересекал полосу, но в целом он тут ничем не мог помочь. Вымотанный, я потерял сознание на своей куче снега и впал в беспокойный сон. Вскоре мороз разбудил меня. Стуча зубами, я оглянулся вокруг.

Инспектор люфтваффе шёл через взлётную полосу. Я крикнул ему и спросил, есть ли шансы улететь. Он ответил, что 3 часа назад им передали по радио: три самолёта вылетели, они сбросят припасы, но приземлятся или нет - неясно. Я показал ему своё разрешение на вылет. Покачав головой, он сказал, что оно недействительно, нужна подпись начальника санитарной службы армии [генерал-лейтенанта Отто Ренольди]. «Иди и поговори с ним», - закончил он, - «тут всего 500 метров, вон там в овраге…». Всего 500 метров! И вновь - великое усилие. Каждое движение отдавалось болью. Одна мысль об этом ослабила меня, и я скатился в полусонное состояние. Внезапно я увидел свой дом, мою жену и дочь, а за ними лица павших товарищей. Затем ко мне подбежал русский, поднял винтовку и ударил. Охваченный болью, я проснулся. «Русским» был санитар, который пнул меня в раненую ногу. Их было трое, с носилками. У них, видимо, было задание убрать трупы со взлётной полосы. Он хотел проверить, жив ли я. Это неудивительно, т.к. моё сжавшееся, бескровное лицо, скорее, выглядело как у трупа, чем у живого человека.

Краткий сон придал мне немного сил. Я попросил санитаров описать мне путь к медицинскому блиндажу, с намерением добраться до него. Я протащил себя вперёд на последнем издыхании. Казалось, прошла вечность, прежде чем я сидел перед начальником санитарной службы. Я описал ему происшествие и получил его подпись. «Этот баран мог бы и не отправлять тебя сюда», - сказал он, пока подписывал, - «подписи штаба армии достаточно». Затем он послал меня в соседний блиндаж. Врач хотел сменить мою повязку, но я отказался. Чувство острого беспокойства звало меня покинуть тёплый блиндаж. После энергичного выползания из оврага, я вернулся на аэродром. Поискал глазами инспектора, увидел его недалеко от моего сугроба. Теперь мои бумаги были в порядке, сказал он.

Я решил быть умнее и не стал называть его бараном: может, это мне и спасло жизнь. Во время нашей беседы над полем раздался шум моторов нескольких самолётов, летевших по направлению к нам. Это были русские или наши спасители? Все взгляды устремились в небеса. Нам были видны лишь смутные движения в светлом покрове небес. Снизу зажгли сигнальные огни. И затем они спустились, словно гигантские хищные птицы. Это были немецкие He 111-е, снижавшиеся большими кругами. Сбросят ли они лишь контейнеры с провизией, приземлятся ли, чтобы забрать нескольких из этих несчастных, подстреленных людей? Кровь бурно неслась по артериям, и, несмотря на холод, было жарко. Я расстегнул воротник моей шинели, чтобы удобнее было смотреть. Все усилия и страдания последних дней, недель и месяцев были забыты. Вон там было спасение, последний шанс попасть домой! Внутри себя каждый думал о том же самом. Значит, нас не списали и не забыли, они хотели нам помочь. Как огорчительно было чувство, что тебя забыли! В секунду всё изменилось. Вначале все вздохнули с облегчением. Затем на большом аэрополе начался внезапный переполох, как в разрушенном муравейнике.

Кто мог бежать, бежал; куда - никто не знал. Им хотелось быть там, где приземлится самолёт. Я тоже попытался встать, но после первой попытки упал, охваченный болью. Вот я и остался на своём снежном холме и наблюдал за этим бессмысленным неистовством. Две машины коснулись земли и покатились, загруженные до предела и пружинистые, чтобы остановиться в 100 метрах от нас. Третья продолжала кружить. Словно разлившаяся река все устремились к двум приземлившимся машинам и облепили их тёмной, волнующейся толпой. Коробки и ящики выгружали из фюзеляжа самолёта. Всё делалось с предельной скоростью: в любую минуту русские могли занять эту последнюю взлётную полосу немцев. Никто не мог им помешать. Внезапно стало тихо. У ближайшего самолёта появился медик в чине офицера и прокричал невероятно чётким голосом: «Мы берём на борт только сидячих тяжелораненых, и лишь по одному офицеру и семь солдат в каждый самолёт!». На секунду установилось мёртвое молчание, а затем тысячи голосов с возмущением завыли подобно урагану.

Теперь - жизнь или смерть! Всем хотелось быть среди восьми везунчиков, попадавших в самолёт. Один толкал другого. Ругань тех, кого отталкивали назад, усиливалась: крики тех, кого затаптывали, раздавались по всей полосе. Офицер спокойно взирал на это безумие. Казалось, он привык к этому. Раздался выстрел, и я вновь услышал его голос. Он говорил, повернувшись спиной ко мне; я не понял, что он сказал. Но я видел, как сразу же часть толпы без слов отпрянула от машины, упав на колени там, где стояли. Другие офицеры-медики выбирали из толпы тех, кого погрузят. Совсем забыв себя, я сидел на своей куче снега. После стольких недель полусна, эта бьющаяся жизнь совсем меня покорила. Прежде чем мне стало ясно, что больше и речи не может идти о моём спасении, плотный поток воздуха почти сдул меня с места. В ужасе я обернулся и всего в нескольких шагах от меня увидел третий самолёт. Он подкатился сзади. Огромный пропеллер почти разрубил меня. Окаменев от страха, я сидел не шелохнувшись. Сотни человек бежали со всех сторон в моём направлении. Если и был шанс на спасение, то это был он!

Массы сталкивались, падали, одни топтали других. Что меня не постигла та же участь, было лишь благодаря навевающим ужас, всё ещё вращающимся пропеллерам. Но теперь полевые жандармы сдерживали натиск. Всё медленно успокаивалось. Упаковки и тару выкидывали из машины прямо на промёрзшую землю. Никто из голодавших солдат и не думал об этом бесценном провианте. Все напряжённо ждали погрузки. Офицер, командовавший ей, забрался на крыло. В наступившей тишине я услышал, почти над своей головой, судьбоносные слова: «Один офицер, семь солдат!». И всё. В момент, когда он развернулся, чтобы слезть с крыла, я узнал в нём своего инспектора, человека, который отправил меня в эту сумасбродную погоню за начальником санитарной службы, а он узнал меня. С приглашающим жестом он крикнул: «А, вот и ты! Иди сюда!». И, повернувшись ещё раз, он добавил деловым тоном: «И семь солдат!». Ошеломлённый, я, наверное, секунду просидел на своём снежном стуле, но лишь секунду - ибо затем я встал, ухватился за крыло и проворно добрался до грузового отсека. Я заметил как стоявшие вокруг меня безмолвно отодвигались, и толпа давала мне пройти. Моё тело разваливалось от боли. Меня внесли в самолёт. Шум вокруг меня превратился в радостный крик: я потерял сознание.

Должно быть, всего лишь на несколько коротких минут, потому что когда я очнулся, то услышал как инспектор считает: «Пять». Значит пятерых уже погрузили. «Шесть… Семь». Пауза. Кто-то крикнул «Сядьте плотнее!», и они вновь начали считать. Мы вдавили себя друг в друга. «Двенадцать», - слышал я, а потом, - «тринадцать…, четырнадцать…, пятнадцать». Всё. Стальные двери были закрыты рывком. Места было лишь для восьми, а они взяли на борт пятнадцать. Пятнадцать человек были спасены из ада Сталинграда. Тысячи остались позади. Сквозь стальные стены мы чувствовали сосредоточенные на нас взгляды тех отчаявшихся товарищей. Передавайте Родине привет от нас, наверное, были их последние мысли. Они ничего не говорили, они не махали, лишь развернулись и знали, что их жуткая судьба предрешена. Мы летели к спасению, они шли к годам смертоносного плена. Мощный рёв двигателей выдернул нас из наших предвзлётных мыслей. Неужели мы действительно спаслись? Ближайшие минуты покажут. Машина крутилась на негладкой земле.

Пропеллеры выдавали всё, что можно. Каждой клеткой своего тела мы дрожали вместе с ними. Затем внезапно шум резко прекратился. Похоже, мы поворачивали. Пилот повторил манёвр. Заднее стекло в кабине пилота открылось, и он крикнул в отсек: «Мы перегружены - кто-то должен выйти!». Наше счастливое горение как ветром сдуло. Теперь пред нами была лишь ледяная реальность. Выйти? Это что значит? Молодой пилот с надеждой уставился на меня. Я был старшим офицером, я должен был решать, кто выйдет. Нет, этого я сделать не мог. Кого из тех, что на борту, только что спасённых, мог я выбросить на бессмысленную гибель? Покачав головой, я посмотрел на пилота. Сухие слова сорвались с моих губ: «Никто не покидает самолёт». Я услышал облегчённые вздохи тех, что сидели рядом.

Я почувствовал, что все сейчас ощущали себя одинаково, хоть и не было проронено ни слова одобрения или несогласия. Пилот потел. Он выглядел так, как если бы хотел протестовать, но когда увидел все эти решительные лица, он повернулся назад к приборной панели. Его товарищи в кабине, наверное, сказали ему: «Попробуй ещё раз!». И он попробовал! Наверное, мало когда пятнадцать человек молились столь искренне своему Богу, как это делали мы в те решающие моменты. Моторы взревели ещё раз, запев свою грозную песню.

По снежным следам, оставленным двумя другими машинами, стройная махина тускло-серого цвета с силой покатилась по взлётной полосе. Внезапно я почувствовал неописуемое давление в животе - самолёт покидал землю. Он медленно набирал высоту, дважды кружил вокруг поля, и затем повернул на юго-запад. Что было под нами? Не серые ряды товарищей, что мы оставили позади? Нет, эти солдаты были в коричневой униформе. Русские брали аэродром. Ещё бы несколько минут, и мы бы не успели ускользнуть. Только в тот момент мы поняли всю суровость положения. Воистину, это было спасение из когтей смерти в последнюю минуту! Ещё лишь несколько секунд русских было видно, затем облако взяло нас под свой спасительный покров.
В качестве иллюстрации использован постер к немецкому фильму 1993 года «Сталинград».

Западня

Время теперь работало на русских – чем дальше, тем сильнее слабела 6-я армия. Доставляемого по воздуху снабжения было явно недостаточно, и войска Паулюса медленно задыхались в наброшенной на шею удавке. Не хватало горючего – моторизованные дивизии, гордость и краса вермахта, теперь передвигались в пешем строю. Немцы пока еще воевали в полную силу, но даже в таких решительных моментах боя, как контратака, уже приходилось задумываться об экономии боеприпасов. Любые попытки изменить ситуацию в свою пользу легко срывались русскими с большими потерями для немецких солдат и офицеров.

Впрочем, разбить сопротивляющегося неприятеля у Красной армии пока еще тоже не получалось – силы Паулюса еще не успели истощиться, не успел создаться необходимый моральный и физический накал. 6-я армия все еще жила и сражалась. Первую половину декабря особенно старался Донской фронт, нависавший над окруженными с севера, но, увы, все попытки разгромить противника так и остались бесплодными. К середине месяца атаки прекратились, хотя авиация РККА и продолжала беспокоить 44-ю и 376-ю пехотные дивизии. Разведка установила, что там не успели оборудовать нормальных землянок, и командование фронта целенаправленно играло у несчастных на нервах. В будущем деморализованные подразделения могли бы стать идеальным объектом для приложения сил.

Мертвые румыны под Сталинградом, ноябрь 1942

Немцы стали чувствовать окружение желудком – пайки значительно урезали. Пока что офицеры и фельдфебели убеждали солдат, что это лишь временная мера, но веселье только начиналось. Главный интендант Паулюса произвел нехитрые подсчеты, и пришел к выводу, что если сократить пайки в два раза, то армия доживет где-то до 18 декабря. Потом можно будет забить всех лошадей (лишив окруженных каких-либо остатков мобильности), и тогда войска в котле как-то протянут до середины января. До этого момента требовалось что-то сделать.

Транспортные подразделения люфтваффе, в задачу которым вменялось как можно дальше отсрочить дату кончины 6-й армии, старались изо всех сил, но все усилия были тщетны. Экипажам Ju-52 мешала переменчивая погода суровых приволжских степей – то царствовал идущий беспросветной пеленой дождь, то царил холод, затруднявший запуск моторов. Но намного сильнее всех погодных неурядиц была советская авиация – получив возможность охотиться на медлительные и слабо защищенные транспортники, она развлекалась, как хотела – потери среди «Тетушек Ю» были крайне серьезные.

Главной посадочной площадкой внутри котла являлся аэродром «Питомник» в нескольких десятках километров к западу от Сталинграда. Пространство вокруг аэродрома покрылось штабами и пунктами связи, а также складами, с которых распределялись прибывшие грузы. Не покажется удивительным, что аэродром как магнит притягивал советские бомбардировочные и штурмовые полки – только за 10-12 декабря русские нанесли по нему 42 авиаудара.

Аэродром «Питомник». Ju-52 прогревает двигатели при помощи тепловой пушки

Неудачи РККА в попытках сходу прорвать позиции окруженных легко объяснимы – разведка Донского фронта, например, считала, что в кольцо попало около 80 000 человек. Реальная цифра была в 3,5 раза больше и достигала едва ли не трехсот тысяч. Закинувшие невод пока еще даже приблизительно не понимали, насколько гигантская рыбина попалась им в руки.

А рыбина тем временем отчаянно глотала губительный для нее воздух. Немцы укрепляли новые позиции в степи, что роковым образом сказалось на обладателях крестьянских домов, расположенных неподалеку от линии фронта. В свое время они проигнорировали распоряжения эвакуироваться на восток, предпочитая остаться на своей земле. Теперь эти несчастные люди жестоко платили за свой выбор – солдаты вермахта прямо на их глазах растаскивали жилища на дрова или стройматериал. Оставшись без крова посреди заснеженной степи, крестьяне брели к Сталинграду, где по-прежнему не прекращались мелкие, но регулярно идущие бои.

Это было только начало, и пока что «степные» части, не страдающие от постоянного кошмара городских боев, жили относительно неплохо. Так, командир 16-й танковой дивизии, генерал Гюнтер Ангерн, оборудовал себе здоровенный блиндаж, куда по его приказанию было втащено пианино, которое тот нашел в Сталинграде. Играя во время советских обстрелов Баха и Бетховена, он, должно быть, неплохо отвлекался от происходящего и, вне всякого сомнения, отвлекал слушателей, коих из числа штабных офицеров всегда собиралось в достатке.

Бой местного значения на заводе «Красный Октябрь», декабрь 1942

То был быт командного состава – солдатам приходилось гораздо хуже. Немцы рассчитывали закончить кампанию 1942 года до холодов и вновь провалили массовое обеспечение теплой одеждой. Многочисленные фотографии некогда гордых собой солдат сильнейшей армии мира, кутающихся в старушечьи платки и дамские юбки, обошли весь мир, но мало кто знает, что немцы пытались наладить массовое изготовление одежды из лошадиных шкур, но из-за малого количества скорняков и недостатка оборудования выходило как-то не очень.

Хуже всего приходилось частям, согнанным с позиций в результате советского наступления. Теперь они оставались в голой зимней степи и жестоко страдали. Солдаты могли только вырыть ямы, кое-как прикрывать их брезентом и набиваться туда, как шпроты в банку, в тщетных попытках хоть как-то согреться и уснуть. Кроме русских, рады этому были и вши, царствовавшие на немецких позициях. Антисанитария порождала дизентерию, которой страдал даже Паулюс.

Сталинградский метроном

Некогда победоносный вермахт в Сталинграде давал трещины – весьма популярной темой для обсуждения были способы совершить не поддающийся вычислению самострел. Чтобы солдат не выдал пороховой ожог, они договаривались между собой – можно было разойтись на какое-то расстояние и аккуратно подстрелить друг друга, чтобы рана выглядела «боевой». Но у офицеров, определяющих это преступление, еще оставались косвенные признаки – например, внезапный всплеск однотипного ранения, безопасного для жизни и здоровья. Так, сильной популярностью пользовались выстрелы в левую руку. Разоблаченных ждали штрафные части или расстрел.

Число прецедентов подобного рода в советских армиях неуклонно снижалось, хотя и не до нуля. Тяжелейшее лето и последующие городские бои способны подкосить любые нервы, и солдаты 62-й армии не были исключением. Немцы еще не успели войти в режим молчаливого (от недостатка боеприпасов) ожидания собственной смерти, и первое время в Сталинграде было трудно почувствовать перемены. Как-то раз к неприятелю перебежала группка солдат – на вопросы удивленных немцев, что они тут делают, те ответили, что не верят в окружение 6-й армии, считая, что таким образом пропаганда пытается поднять их боевой дух. Когда «пропаганда» была подтверждена допрашивающим офицером вермахта, плакать было уже поздно, хотя и очень хотелось. Зная о голоде внутри котла и о том, как немцы кормили пленных, можно с уверенностью сказать, что шансов выжить у несчастных практически не было.

Но в массе русские вполне ощущали произошедшие перемены и искренне радовались. Они изобретали десятки способов игры на нервах у попавших в сложнейшую психологическую ситуацию немцев. Самым невинным было размещение на нейтральной полосе чучела Гитлера (заботливо заминированного на случай попыток его удалить), а самым действенным оказался знаменитый «Сталинградский метроном». Со стороны русских позиций из динамиков раздавался гулкий, безрадостный отсчет. По прошествии семи ударов спокойный и безликий голос на хорошем немецком сообщал, что каждые 7 секунд под Сталинградом погибает немецкий солдат. После этого сообщения следовал, как правило, похоронный марш.

Ближе к январю практиковался массовый выпуск пленных обратно. Так, из захваченного состава 96-й дивизии отпустили 34 человека, из которых вернулось лишь пятеро, но зато вместе с 312 «новичками». Арифметика получалась весьма хорошей. Были и более дивные способы – например, в котел засылали котов с привязанными листовками. Привыкшие к близости человека животные рано или поздно начинали крутиться у неприятельских позиций в надежде получить что-нибудь съедобное, но совершенно внезапно для котиков немцы ловили и ели их самих. Листовка, так или иначе, попадала в руки противника, и задача считалась выполненной.

Теперь русские чувствовали себя намного вольготнее – стенки котла налились подоспевшими стрелковыми дивизиями, и новый фронт стабилизировался. Войска получали пополнение, боеприпасы и теплую одежду – рукавицы на кроличьем меху, теплые фуфайки, полушубки и шапки-ушанки. Командование, в отличие от немецкого, сумело наладить постройку бань и снабжение дровами, и вшей у красноармейцев не имелось. Русские имели все предпосылки к тому, чтобы спокойно затянуть петлю не шее 6-й армии.

Зимняя гроза

Этого, впрочем, было мало – Ставка желала использовать успех и отрезать все немецкие войска, находящиеся на Кавказе. Планировавшаяся операция получила кодовое название «Сатурн». При более глубокой проработке, увы, стало понятно, что наносить настолько сильные удары и одновременно держать фронты с котлом в Сталинграде РККА пока что еще не может. После совещания с Жуковым было принято решение оставить соблазнительную идею и ограничиться операцией «Малый Сатурн», суть которой заключалась в ударе по левому флангу манштейновской группы армий «Дон». Действия прославленного фельдмаршала весьма недвусмысленно намекали, что последует попытка спасения Паулюса, и в Ставке это понимали.

Операция «Малый Сатурн»

Манштейн разработал операцию «Зимняя гроза». Суть ее заключалась в двух танковых ударах, направленных навстречу друг другу – снаружи и изнутри котла. Планировалось пробить коридор для организации снабжения. С запада наступать готовилась 4-я танковая армия генерала Гота, а в самом котле пытались собрать хоть какие-то силы для удара навстречу.

«Зимняя гроза» началась 12 декабря. Наступление стало тактической неожиданностью для русских, и неприятелю удалось образовать брешь, разгромив слабые советские части, встреченные на пути. Манштейн расширил прорыв и уверенно двигался дальше. На второй день наступления немцы вышли к хутору Верхнекумский, упорнейшие бои за который продолжались до 19 числа. После того, как неприятель подогнал свежую танковую дивизию и перепахал все бомбардировками, советские войска отошли за реку Мышкова, протекавшую неподалеку. 20 декабря до реки добрались и немцы.

Этот рубеж стал максимальной планкой успехов «Зимней грозы». До котла оставалось немногим более 35 километров, но ударный потенциал Гота был сильно потрепан. Наступающие уже понесли потери в 60 процентов моторизованных пехотных соединений и лишились 230 танков, а впереди все еще находились не такие уж и слабые оборонительные позиции русских. Но, что хуже всего, Красная армия не сидела в глухой обороне. В полутора сотнях километрах на северо-запад уже вовсю кипела операция «Малый Сатурн».

РККА перешла в наступление еще 16 декабря. Вначале амбиции авторов операции доходили до взятия Ростова, но первоначальный успех Манштейна заставил генералов спуститься с небес на землю и ограничиться срывом попыток деблокирования Паулюса. Для этого было достаточно разгромить 8-ю итальянскую армию, а также остатки 3-й румынской. Это бы создало угрозу левому флангу группы армий «Дон», и Манштейн был бы вынужден отступить.

Поначалу продвижение РККА было не очень уверенным из-за густого тумана, но когда тот рассеялся, в полную силу заработали авиация и артиллерия. Итальянским и румынским частям этого оказалось достаточно, и уже на следующий день русские прорвали их линии обороны, после чего ввели в бой танковые корпуса. Немцы пытались спасти союзников, но безуспешно – советское наступление остановке уже не поддавалось, а мобильных резервов у них не имелось.

Красное рождество

А РККА, заботливо приберегшая танки, развлекалась по полной программе. Возглавлял праздник катаний по немецким тылам 24-й танковый корпус генерала Баданова, проехавший более 240 километров. Его действия были дерзкими, умелыми и постоянно оборачивались разорением слабозащищенных тыловых объектов. 23 декабря Манштейн выслал против Баданова две танковые дивизии (11-ю и 6-ю), в которых было намного больше танков, чем в советском корпусе. Ситуация складывалась серьезнейшая, но генерал предпочел охоту за главным призом – большим аэродромом у станицы Тацинская, где находились сотни транспортных самолетов, снабжающих войска Паулюса.

Ранним утром 24 декабря на аэродроме услышали лязг танковых гусениц. Немцы поначалу не поверили своим ушам, но после того, как среди самолетов стали рваться снаряды, быстро вернулись в реальность. Аэродромный персонал поддался панике: разрывы были похожи на бомбардировку, и многие не понимали, что происходит, вплоть до того, как танки не въехали на самолетную стоянку и не принялись все там крушить.

Брутальная оспреевская обложка, посвященная рейду Баданова

Кто-то, впрочем, сохранил голову, и немцы худо-бедно смогли организовать попытку спасти транспортники. Кругом царил хаос – рев двигателей не давал ничего расслышать, вокруг катались советские танкисты, а нормальный взлет осложнялся снегопадом, густым туманом и низкой облачностью, но выбора у немецких пилотов не было.

Танкисты использовали момент: Т-34 и Т-70 лихорадочно расстреливали самолеты, стараясь упустить как можно меньше. Один из танков таранил выруливавшую на взлетную полосу «Тетушку Ю» – раздался взрыв и погибли оба. Транспортники калечились не только под огнем – стремясь как можно быстрее покинуть Тацинскую, они врезались друг в друга и загорались.

Сам Баданов в плане суровости обложке ничуть не уступает

Вакханалия творилась чуть менее часа – за это время сумели взлететь 124 самолета. Немцы признают потерю 72 транспортников, но, учитывая масштаб и характер происходивших на аэродроме событий, в это верится слабо. Советские газеты писали о 431 уничтоженном «Юнкерсе», маршал Жуков в мемуарах говорил о 300. Как бы то ни было, потери были серьезнейшие, и на попытках снабжать блокированную в Сталинграде группировку можно было смело ставить крест.

Бадановцы разорили аэродром, но теперь к ним шли две основательно разозленных танковых дивизии, и уклоняться от боя было поздно. В соединении оставалось 39 Т-34 и 19 легких Т-70, и Баданов держался в окружении до 28 декабря. Ночью корпус внезапным ударом прорвал окружение и ушел на север. Генерал Баданов стал первым кавалером Суворовского ордена 2-й степени, а 24-й танковый корпус произвели во 2-й гвардейский.

Манштейн тем временем был вынужден парировать угрозу, возникшую в результате «Малого Сатурна», и еще 23 декабря отдал приказ на отход. Паулюс робко запросил разрешение на прорыв, но командующий группой армий «Дон» отверг эту идею – в степи ослабленная голодом и недостатком боеприпасов 6-я армия была бы неминуемо разбита. Манштейн имел на нее свои планы – пока солдаты Паулюса оставались на позициях, они притягивали на себя силы русских. Что могло произойти, освободись все эти части в такой напряженный момент, фельдмаршал не хотел даже думать, поэтому приказ окруженным оставался прежним – держаться.

Части Манштейна отступают после провала «Зимней грозы»

В это время армия Чуйкова в Сталинграде уже как неделю дышала полной грудью – Волга схватилась льдом еще 16 декабря, и через реку по переправе из поливаемых водой веток потянулись вереницы грузовиков. Автомобили везли провизию и боеприпасы, а также гаубичную артиллерию – из-за недостатка снарядов немцы больше не могли забрасывать переправы и советские позиции тоннами фугасов, и теперь тяжелые орудия могли концентрироваться и на правом берегу. Красноармейцы организованными группами отправлялись на левый берег – сходить в баню и нормально поесть. Настроение у всех был великолепное.

Этого нельзя было сказать о солдатах и офицерах 6-й армии, запертых в Сталинграде. Им не светило ни мытье, ни хорошее питание. Чтобы отвлечься от происходящего, немцы старались думать о приближающемся Рождестве, но такие мысли, как правило, имели строго обратный эффект, сильнее напоминая людям о далеком доме. Многомесячное недосыпание, нервное переутомление и недостаток пищи делали свое дело. Иммунные системы окруженных слабели, внутри котла свирепствовали эпидемии дизентерии и тифа. Армия Паулюса медленно и мучительно умирала.

Русские отлично понимали это и усиливали пропаганду. К немецким позициям подъезжали (зачастую довольно нагло) автомобили с громкоговорителями. Программу передач составляли бежавшие в СССР немецкие коммунисты и пошедшие на сотрудничество пленные. Одним из таких людей был Вальтер Ульбрихт – будущий президент ГДР, которому послевоенная Германия обязана рядом архитектурных памятников, например, Берлинской стеной.

«Сталинградская мадонна»

Имеющие личное пространство, возможность уединения и свободное время пытались отвлечься искусством. Так, Курт Ребер, капеллан и врач 16-й танковой дивизии, превратил свою степную землянку в мастерскую и занимался рисованием углем. На обороте трофейной карты он изобразил знаменитую «Сталинградскую мадонну» – произведение, обязанное своей известностью в большей степени обстоятельствам создания и смертью автора в лагере НКВД под Елабугой, нежели мастерству художника. Сегодня мадонна Ребера перекочевала на эмблему одного из санитарных бундесверовских батальонов. Мало того, рисунок освящен, как икона, тремя епископами (немецким, английским и, как ни странно, русским) и ныне хранится в Мемориальной церкви кайзера Вильгельма в Берлине.

Безрадостно прошло Рождество. Впереди маячил новый, 1943 год. По заведенному порядку немцы жили по берлинскому времени, поэтому русский праздник наступил на несколько часов раньше. Красная армия отметила его массированным артиллерийским обстрелом – тысячи орудий топили неприятельские позиции в океане разрывающихся снарядов. Когда настала очередь немцев, те смогли позволить себе лишь торжественный запуск осветительных ракет – каждый орудийный выстрел был на вес золота.

Снабжение по воздуху, и без того отвратительное, после рейда Баданова на Тацинскую стало еще хуже. Немцам не просто не хватало самолетов и аэродромов – в организации самого снабжения по-прежнему царила неразбериха. Командиры тыловых авиабаз массово присылали самолеты, не переделанные для зимних полетов, только для того, чтобы отчитаться перед начальством за сверхплановое выполнение приказа. Не все идеально было и с присылаемыми грузами – например, интендантов Паулюса довел до истерики с криками и воплями контейнер, доверху забитый душицей и перцем.

Гора копыт от съеденных немцами лошадей

Из обещанных 350 тонн (при необходимых 700) доставлялось в среднем по 100 в сутки. Самым удачным днем стало 19 декабря, когда 6-я армия получила 289 тонн грузов, но подобное было большой редкостью. Питомник, главный аэродром внутри котла, постоянно притягивал к себе советскую авиацию – русские продолжали бомбить склады и приземлившиеся самолеты. Уже скоро по обе стороны от взлетной полосы красовались нагромождения из уничтоженных или сильно поврежденных Ju-52, которые оттаскивали вбок. Немцы использовали бомбардировщики «Хейнкель», но те могли поднять немного груза. Они подогнали четырехмоторные гиганты Fw-200 и Ju-290, но их было сравнительно мало, а выдающиеся размеры не оставляли шансов при встрече с советскими ночными истребителями.

В Берлине генерал Цейтцлер, начальник ОКХ (генштаба сухопутных войск), попробовал проявить солидарность с окруженными и снизил свой дневной рацион до нормы солдат Паулюса. За две недели он похудел на 12 килограмм. Узнав об этом, Гитлер лично приказал генералу прекратить акцию, понимая ее сомнительное психологическое воздействие на всех, кто контактирует с Цейтцлером, невольно превратившимся в ходячую пропагандистскую листовку русских.

В сложившейся апатии как-то поддержать могло только самоуспокоение. Учитывая масштабы имеющихся проблем, оно принимало воистину фантасмагорические масштабы. Так, когда уже было ясно, что попытка Манштейна провалилась, некоторым чудились мифические танковые дивизии СС, идущие на выручку, и далекий грохот канонады. Многие старались успокоить себя мыслями, что русские исчерпали все резервы, следует чуть-чуть потерпеть, и противнику станет просто нечем воевать. Рождались и даже успешно циркулировали фантастически бредовые слухи, что «русские запретили расстреливать пленных немецких летчиков, так как в РККА катастрофически не хватает пилотов».

76-мм полковая пушка меняет позицию

У немцев стали подходить к концу боеприпасы. Снарядов к орудиям оставалось так мало, что берегли буквально каждый. В одном из подразделений даже составили акт на несогласованный с командованием выстрел из пушки, и на старшего в расчете наложили взыскание.

От холода и недоедания люди начали тупеть. Немцы перестали читать книги, до этого передававшиеся друг другу до состояния полной истрепанности. Офицеры люфтваффе из аэродромной обслуги, имевшие сносные условия существования и некоторое количество свободного времени, сменили шахматы на карты – мозг уже не хотел напрягаться.

Настоящие драмы разворачивались вокруг эвакуационных пунктов, где решалось, кто из раненых может отправиться по воздуху в тыл, а кто нет. В среднем удавалось эвакуировать 400 человек в день, и приходилось проводить тщательный отбор. Предпочитали брать тех, кто мог ходить – носилки занимали слишком много места, и четыре лежачих места стоили двадцати сидячих. Много человек могли взять самолеты Fw-200, но при полной загрузке они становились трудноуправляемыми.

Fw-200

Один из таких исполинов, взлетев, не смог удержать высоту и, упав на землю хвостом вниз, взорвался на глазах у изумленных служащих аэродрома и раненых, ждущих своей очереди. Это, впрочем, не помешало им устроить очередную драку за погрузку на следующий борт – к январю от подобного не помогало даже оцепление полевой жандармерии.

Русские, тем временем, готовили операцию «Кольцо» – Паулюса следовало как можно скорее добить, чтобы высвободить силы. План был готов еще в самом конце декабря, и самым слабым его местом являлось старое предположение штабистов, что внутри котла находится не более чем 86 000 человек. Это было намного меньше тех двухсот с лишним тысяч, что заседали там на самом деле. Операцию поручили генералу Рокоссовскому, которому выделили 218 000 человек, 5160 единиц артиллерии и 300 самолетов. Все было готово для сокрушительного удара, однако командование РККА решило попробовать обойтись без лишних жертв и предложить противнику капитуляцию.

Завершающий удар

Паулюсу попробовали послать ультиматум. На выбранном участке на сутки прекратили стрельбу, вместо нее повторяя на все лады, что скоро к немцам будут посланы парламентеры. 8 января два задействованных в этой роли офицера попробовали приблизиться к позициям немцев, но были отогнаны огнем. После этого то же попытались проделать на другом участке, где миссию ждал половинчатый успех. Парламентеров приняли, но когда дело дошло до предварительных переговоров с немецким полковником, тот развернул их обратно – из штаба армии пришел строгий приказ не принимать от русских никаких пакетов.

Операция «Кольцо»

Утром 10 января началась операция «Кольцо». Русские традиционно начали с сокрушительной артподготовки – выстрелы тысяч орудий слились в закладывающий уши грохот. Выли «Катюши», посылая снаряд за снарядом. Первый удар русских пришелся на западную оконечность котла, где танки и пехота Красной армии в течение первого же часа прорвали позиции 44-й пехотной дивизии. В наступление шли 21-я и 65-я армии, и уже к середине дня немцам стало ясно, что удержаться на занимаемых рубежах не помогут никакие контратаки.

Паулюса атаковали со всех сторон – с севера наступала 66-я армия, а на юге немцев и союзников атаковала 64-я. Румыны оказались верны себе и, едва увидев русскую бронетехнику, бросились наутек. Наступающие тут же воспользовались этим, введя в образовавшуюся брешь танки, которые удалось остановить только в результате отчаянной и самоубийственной контратаки. Прорыв не получился, но происходящее на юге и севере все равно было сугубо второстепенно – главный удар шел с запада. Воспользовались обстановкой и бойцы Чуйкова – 62-я армия нанесла несколько сильных ударов и завладела несколькими кварталами.

Русские неудержимо наступали на Питомник, где никто не испытывал иллюзий: на аэродроме, затихая и разгораясь с приземлением каждого «Юнкерса», шла драка за право занять место в самолете. Охваченные животным ужасом, немцы затаптывали друг друга, и даже автоматическое оружие полевых жандармов не могло их остановить.

Части неприятеля начали массовый отход. Многие из них, и так полупустые или реанимированные постановкой под ружье тыловиков или слиянием подразделений, в ходе оборонительных боев прекращали свое существование, как 376-я или 29-я моторизованная дивизии. Немцы стекались в Питомник, но 16 января были вынуждены бежать и оттуда. Теперь единственным аэродромом 6-й армии оставался Гумрак, расположенный под самым Сталинградом. Транспортные самолеты перебазировались на него, но уже через полдня по взлетной полосе начала стрелять советская артиллерия, после чего Рихтгофен вывел авиацию из котла, несмотря на все протесты Паулюса.

Пехота, в отличие от люфтваффе, была лишена возможности летать по воздуху со скоростью в 300 километров в час, и для нее отступление на Гумрак стало еще одним витком сталинградского кошмара. Еле бредущая колонна оборванных и еле живых от недоедания и мороза людей красочно свидетельствовала о провале кампании 1942 года для всех, кто мог ее видеть.

К 17 января площадь котла уменьшилась вдвое – армия Паулюса была загнана в восточную половину. Русские исчерпали наступательный порыв и взяли паузу в 3 дня, чтобы спокойно и методично подготовиться к следующему рывку. Никто не собирался разбивать лоб о то, что можно будет подавить шквалом артиллерийского огня, когда удастся подтянуть орудия и оборудовать позиции и запасы снарядов.

Захваченная «Тетушка Ю»

Тем временем у немцев закончилась даже конина. На солдат становилось по-настоящему страшно смотреть. Впрочем, и тут некоторые были «равнее» других – один офицер, например, кормил любимую собаку толстыми ломтями мяса. Интендантские службы всегда славились запасливостью, и старались экономить. Эти не самые глупые люди проявляли выдержку и благоразумие, стараясь смотреть в завтрашний день, и крайне неохотно расходовали имеющиеся запасы муки. В конце концов дошло до того, что все они перекочевали в руки русских, когда 6-я армия сдалась.

Но до этого момента еще требовалось дожить. Некоторые не собирались ждать голодной смерти и шли на прорыв небольшими группами. Офицеры 16-й танковой дивизии собирались взять трофейные «Виллисы», форму РККА, а также несколько хиви, которым все равно было нечего терять, и просочиться через позиции русских на запад. Циркулировали и еще более сомнительные идеи – пробиваться на юг и искать убежища у калмыков. Известно, что несколько групп из различных подразделений пытались совершить как одно, так и другое – переодетые, они покинули расположение своих частей, и больше их никто не видел.

В Берлине тем временем выпустили приказ, согласно которому следовало вывезти из котла как минимум по одному солдату из каждой дивизии. Их планировалось включить в состав новой 6-й армии, которую уже начинали формировать в Германии. В идее явно виднелись библейские нотки. Презирающие христианство (и особенно его Ветхозаветную часть) нацисты продолжали оставаться людьми, выросшими в европейской культуре, и избавиться от идей и образов мышления по-прежнему не могли. Также старались вывозить ценных специалистов – танкистов, работников связи и так далее.

Утром 20 января Рокоссовский продолжил наступление. Теперь его главной целью был Гумрак, откуда еще продолжали кое-как взлетать самолеты. Немцы отправляли рейсы до последнего, и эвакуироваться оттуда им пришлось уже под огнем «Катюш» – с 22 января у них оставался небольшой аэродром в поселке Сталинградском, но крупные самолеты с него взлетать не могли. Последняя нить, связывающая Паулюса с остальными силами, прервалась. Теперь люфтваффе могли лишь сбрасывать контейнеры с припасами. Немцы тратили уйму времени, пытаясь найти их в заваленных снегом развалинах. Штабисты отсылали радиограмму за радиограммой, пытаясь заставить аэродромное начальство сменить белые парашюты на красные, но все оставалось по-прежнему – поисковым отрядам по-прежнему приходилось ходить кругами по негостеприимному городу.

Опознавательные полотнища с огромными свастиками зачастую были давно утеряны, и летчики не видели, куда сбрасывать груз. Контейнеры летели куда придется, только усугубляя проблемы тех, кто ждал их на земле. Русские тоже внимательно наблюдали за сигнальными ракетами противника. Когда последовательность стала ясна, они принялись запускать их сами, получив множество щедрых подарков со стороны люфтваффе. Контейнеры, упавшие на нейтральной территории, становились идеальной приманкой для советских снайперов – часто обезумевшие от голода немцы были готовы идти на верную смерть, лишь бы добраться до съестного.

Советские техники радостно снимают пулемет с захваченного «Мессершмитта»

Русские вытеснили противника в город и теперь вели бои в застройке. Немцы испытывали серьезнейшую нехватку боеприпасов, и советские танки практически безнаказанно утюжили позиции пехоты. Исход сражения был предрешен.

25 января с жалкими остатками 297-й пехотной дивизии сдался генерал фон Дреббер. Это была первая ласточка – некогда вышколенная и бравая армия Паулюса подходила к своей последней черте. Получивший легкое ранение в голову командующий 6-й армией находился на грани нервного срыва, а командир 371-й пехотной дивизии застрелился.

26 января войска Рокоссовского и Чуйкова соединились в районе рабочего поселка «Красный Октябрь». То, что немцы не могли сделать на протяжении всей осени, Красная армия делала за несколько недель – моральное, физическое и техническое состояние противника было подорвано, и продвижение шло как нельзя лучше. Котел был разорван на две части – на юге обосновался Паулюс, а на севере, в заводской застройке, засел генерал Штрекер с остатками 11-го корпуса.

Замерзшие немцы

30 января получивший полмесяца назад Дубовые листья Паулюс был произведен в фельдмаршалы. Намек был кристально ясен – за всю историю Германии ни один фельдмаршал не сдавался в плен. У командующего 6-й армией было, тем не менее, иное мнение – всю кампанию он только выполнял приказы других, причем выполнял подавляющей частью хорошо и весьма корректно. Поэтому он с негодованием отверг идею самоубийства, наплевав на все увещевания и лестные аналогии с гибнущими богами из германских эпосов, уже разливающиеся по радиоэфиру из уст пропагандистов Геббельса.

Никто не испытывал иллюзий по поводу эффективности дальнейшего сопротивления, и тема сдачи в плен стала наиболее больной и востребованной, корежа и без того подорванную психику немцев. Ганс Дибольд, полевой врач, описывает случай, когда тронувшийся умом пехотный офицер ворвался на перевязочный пункт, крича, что война продолжается, и он лично пристрелит всякого, кто посмеет сдаться в плен. Несчастного разъярил флаг с красным крестом, развивавшийся у входа в здание – бедолага решил, что на нем слишком много белого цвета.

Генерал Зейдлиц, командующий 51-м корпусом, еще 25 января пытался сдаться в плен, но был смещен Паулюсом и заменен генералом Хейтцем, приказавшем расстреливать на месте всякого, кто хотя бы заговорит о сдаче. Также Хейтц отдал приказ «сражаться до последнего патрона», однако это не помешало ему отправиться в плен 31 января. Есть нечто кармическое (а может быть, что-то и более приземленное, вроде лагерной заточки) в том, что Хейтц не дожил до конца войны, скончавшись через 2 года в плену при невыясненных обстоятельствах.

Сдача Паулюса

Утром 31 января сдался и Паулюс, вызвав живое одобрение ухмыляющихся красноармейцев и бурную реакцию в Берлине. Он подписал капитуляцию 6-й армии, однако изолированные войска Штрекера на севере упрямо продолжали держаться. Русские пытались выбить из него приказ на окончание сопротивления, но фельдмаршал стоял на своем, апеллируя к тому, что Штрекер вовсе не обязан слушать взятого в плен командира.

Триумф

Тогда советское командование решило «поговорить по-плохому». Утром 1 февраля началось последнее наступление русских в Сталинграде – огневой налет длился лишь 15 минут, но концентрация была сильнейшей за всю текущую войну – на километр фронта приходилось 338 орудий и минометов. Штрекер сдался менее чем через сутки. Сталинградская битва закончилась.

Завершилось одно из самых грандиозных сражений в истории человечества. Тут было все: и отчаяние летних месяцев, и грязная, но упорная осенняя драка в замкнутых пространствах, и эффектные рейды танков по заснеженной степи. И, в итоге, осознание того, что сильный, обученный и решительный противник, не так давно блиставший на полях сражений, теперь сидит в окопах, голодает, мерзнет и страдает от дизентерии.

С немецкой стороны в плен сдалось около 91 000 человек. Среди них имелось 22 генерала и фельдмаршал Паулюс, которого тут же показали журналистам, несмотря на все протесты. Неприятельский командный состав первоначально содержали в двух избушках. Охранявшие высокопоставленных пленников люди в форме солдат и младших офицеров Красной армии, разумеется, были агентами НКВД, знавшими немецкий язык и не показывавшими это. Благодаря этому осталось много материала (по большей части, забавного характера) относительно поведения первых сдавшихся в плен генералов вермахта сразу после событий.

Полковник Адам из штаба 6-й армии, например, каждое утро встречал советских охранников вскидыванием руки и возгласом «Хайль Гитлер!». Некоторые военачальники постоянно собачились между собой (как Зейдлиц и Хейтц, ненавидящие друг друга), а однажды изумленный русский конвоир застал драку между немецким и румынским генералами.

Из 91 000 пленных Германию увидело только около пяти тысяч. Причиной этого стало длительное хроническое недоедание в котле вкупе с чрезвычайным нервным напряжением в ходе боев. Если немцы хотели увидеть своих солдат, тем следовало сдаться до того, как организмы будущих пленных станут на путь неизбежного самоуничтожения. Если они сражались до конца, стараясь оттянуть на себя как можно больше советских дивизий, то любые возмущения будут смотреться надуманными.

Пленные

Мало того, при всей суровости советских лагерей отношение к пленным было диаметрально разным. Если немцы под Сталинградом (еще до окружения) лишь ставили красноармейцев внутрь загона из колючей проволоки и иногда бросали им какие-то крохи еды, то подход русских был другим. Советский союз испытывал крайнюю нужду почти во всем, но сознательно направлял к сталинградским пленным медицинский персонал. Когда разбросанные по окопам немцы попали в скученное пространство лагерей, там тут же начался новый виток эпидемий – ослабленные организмы легко подхватывали болезни и успешно передавали их дальше. В вихрях этих эпидемий скончалось немало русских медсестер, пытавшихся помочь солдатам 6-й армии, этим ходячим полутрупам. Представить, чтобы такие самоотверженные попытки в отношении пленных красноармейцев предпринимали тыловые или медицинские службы Паулюса, решительно невозможно.

Русским по-прежнему не хватало еды, медикаментов и транспорта, поэтому условия содержания немцев были спартански суровыми, но их никто не ставил в открытое поле и не ограждал колючей проволокой, «забыв» про остальное. Пленных ждали суровые марши, тяжелая работа и весьма скудное питание, но не целенаправленный геноцид, замаскированный показным равнодушием.

Митинг в освобожденном Сталинграде

Шансы остаться в живых напрямую зависели от звания. В лихом наступлении генерал и офицер стараются организовать продвижение, взаимодействие и обеспечение войск, и устают больше простого солдата. Но в позиционном сидении без еды и удобств меньше напрягается как раз организм того, кто стоит выше – у него есть комфортный блиндаж и, скорее всего, лучшее питание, или, по крайней мере, возможность его себе организовать. Поэтому в плен попадали неравноценно истощенные люди – не считая нервного тика Паулюса, генералитет не выглядел особо больным.

В советском заключении умерло 95 процентов солдат, 55 процентов младших офицеров и лишь 5 процентов генералов, полковников и штабных работников. Пребывание в Советском Союзе для всех эти людей было надолго – Вячеслав Молотов твердо заявил, что «ни один немецкий военнопленный не увидит дом до тех пор, пока Сталинград не будет полностью восстановлен ». Последних пленников освободили более чем через 10 лет, в сентябре 1955 года.

Последствия

А восстанавливать было что. Немцы застали на захваченной территории города более 200 000 жителей. Большинство было угнано в Германию на принудительные работы – на 1 января 1943 года в оккупированной части Сталинграда имелось не более 15 000 местных, в основном, используемых немцами для обслуживания своих частей. Также в это число входили больные или старики, которые могли выжить только за счет подачек неприятеля работающим на вермахт родственникам. Когда город был очищен, советские переписчики насчитали всего лишь 7 655 человек гражданского населения. Большинство страдали водянкой от недоедания и были подвержены различным «голодным» заболеваниям, например, цинге.

Из 36 000 общественных и частных зданий были совершенно разрушены или непригодны к восстановлению 35 000. Какие-то районы страдали сильнее других – так, в Тракторозаводском из 2500 домов пригодными к восстановлению сочли только 15, а в Баррикадном – 6 из 1900.

Немалую лепту внесло и разграбление – немцы, эти потомки лихих ландскнехтов, оставались верны традициям. «Город Сталинград официально предназначен открытому грабежу из-за его удивительного сопротивления», – говорил глава комендатуры генерал-майор Леннинг. Он с удовольствием выполнял собственный приказ, обзаведясь в Сталинграде 14 коврами и немалым количеством фарфора и столового серебра, которое позже вывез в Харьков.

Когда у немцев было время, они проводили тщательный досмотр на предмет картин, ковров, предметов искусства, теплых вещей и так далее. Отбирались даже детские платья и женское белье – все это, запакованное во множество посылок, отправлялось домой, в Германию. В руки русских попало немало писем на фронт, найденных на телах убитых – немецкие женщины не то что не имели ничего против, а, наоборот, подзуживали мужей раздобыть чего-нибудь для дома.

Брошенные «Мардеры»

Некоторые немцы не стеснялись своих похождений даже в советском плену. Так, в конце октября допрашиваемый НКВД радист по фамилии Ган утверждал, что грабеж является «правом воина» и «законом войны». На требование указать лиц, лучше всех грабивших в его полку, тот с готовностью назвал ефрейтора Иоганнеса Гейдона, старшего радиста Франца Майера и прочих, не видя в этих показаниях никаких последствий ни для себя, ни для товарищей.

Как только 6-я армия попала в окружение, немцы перенесли свой взгляд с ценностей и предметов искусства на съестные припасы – в большом городе (даже если он превращен в филиал преисподней) всегда найдется, чем поживиться. Особую смекалку и жестокость в грабежах проявляли отряды украинских националистов, коих в окруженном Сталинграде имелось немало. Они особенно хорошо определяли «свежезакопанную» землю, в которую жители зарывали ценности и припасы в попытках спасти их от реквизиций.

Грабежи приняли такой характер, что комендатура была вынуждена выдавать специальные пропуска своим добровольным помощникам из числа жителей. Помимо этого, напротив их домов или квартир вывешивались специальные таблички с надписью «Не трогать». Последнее очень помогало подполью НКВД в оккупированных районах города – всех предателей следовало взять на карандаш, дабы после освобождения Сталинграда с ними длительно и подробно побеседовать.

Битва позади. Дети возвращаются с занятий в разрушенной сталинградской школе

Демонстративное уничтожение города вкупе с отнятием жизни у родных создавали у людей впечатление, что рушится что-то основательное и незыблемое. Это могло свести на нет инстинкт самосохранения и резко уронить ценность собственной жизни. Архивные документы НКВД раскрывают множество примечательных случаев. Так, например, сталинградский житель по фамилии Беликов зазывал в свою землянку одиночных немецких солдат, обещая, судя по всему, еду, после чего убивал их ножом. В конце концов, его поймали и повесили, о чем Беликов вряд ли сожалел. А некто Рыжов, 60 лет, умудрился избить и вышвырнуть из своей землянки группу немцев, пришедших к нему в поисках реквизиций.

Сталинградское чистилище осталось позади. Потери по итогам грандиозного побоища оказались равными – примерно по 1 100 000 человек с обеих сторон. Но что для русских, что для всего мира, это был первый в истории случай, когда при равенстве потерь разогнавшийся, набравший скорость и вышедший на оперативный простор вермахт был остановлен и пущен обратно. В прошлом году немцам просто не удалось выполнить намеченные цели, а в этом они получили ощутимый удар прямо в лицо. 6-я армия, крупнейшая и наиболее оснащенная во всем вермахте, вышла в поход и не вернулась. В Сталинграде произошло главное – и Советский союз, и весь мир понял, что немца можно бить. Не просто срывать планы, не замедлять продвижение и даже не останавливать, но бить – больно, неприятно и с фатальными последствиями для вражеских соединений стратегического уровня. Во всей войне наступил переломный момент.

Город в 1944 году

Красной армии следовало еще многому научиться, но она продемонстрировала убедительную возможность действовать против немцев их же методами – наносить осмысленные танковые удары, создавать котлы и уничтожать там целые соединения. Несмотря на серьезнейшие потери, в 62-й армии Чуйкова, державшейся в Сталинграде до конца, еще оставались бойцы. Они получили бесценный опыт городских боев и почувствовали вкус победы.

Усиленная пополнениями, армия была переименована в 8-ю гвардейскую. Ее не пугало смертельно опасное переплетение коварных городских улиц, рукопашная в полуразрушенной застройке и операции по зачистке крупных жилых и индустриальных центров. Гвардейцам Чуйкова предстояло форсировать Днепр и Одер, освобождать Одессу и брать превращенную в одну сплошную каменную крепость Познань. Но их звездный час был впереди. Выращенные в Сталинграде, эти специалисты по городским боям штурмовали Берлин, который лопнул в их руках, как перезрелый орех, будучи не в силах сопротивляться натиску лучших частей РККА. Немецкая попытка повторить Сталинград с треском провалилась – последний, неуловимо призрачный шанс помешать русским поставить точку был потерян. Война в Европе подошла к концу.